АНОНИМНОСТЬ В ИСТОРИИ КУЛЬТУРЫ

Архаика: боль означивания

Согласно Большому Оксфордскому словарю, «анонимность» означает «находиться в анонимном состоянии», в свою очередь прилагательное «анонимный» значит «не имеющий имени». Oxford Dictionaries // Anonymity. URL: http://www.oxforddictionaries.com/definition/english/anonymity [дата обращения: 25.04.16] Толковый словарь Ушакова не содержит в себе существительное, а прилагательное трактуется точно так же: «неизвестный по имени». Толковый словарь Ушакова // АНОНИМ. URL:http://ushakovdictionary.ru/word.php?wordid=699 [дата обращения: 25.04.16] Действительно, наиболее распространено использование понятия анонимности в утилитарных целях, когда следует в буквальном смысле обозначить нежелание автора того или иного текста или действия. Значение слова «аноним» можно применить к любому произведению искусства, научному труду; следует также различать анонимность как сознательную позицию автора по отношению к своему произведению от вынужденной позиции средневекового монаха. Но только ли этим фигура автора является определяющей, ограничивается ли данный феномен одним этим смыслом?

Архаическая культура на начальных своих этапах не нуждалась в анонимности, как минимум по причине отсутствия понятия авторства, стоящего в оппозиции. Выработка коллективной идентичности изначально игнорирует этот аспект, будучи сосредоточенной на зависимости от воспоминаний и механизма памяти - это утверждает К. Вульф, когда пишет о миметическом воспроизводстве эмоций и воспоминаний в ритуалах. Как память, так и воспоминания селективны, память занимается отбором пережитых событий, а воспоминание выбирает из этого выбранного комплекта то, что нужно вспомнить прежде всего. Обращаясь к концепции Э.Тульвинга, Вульф приписывает процессам памяти свойство начинаться уже в раннем возрасте, а также выделяет:

- первичную основную память, содержащую неосознанные восприятия,

- память рутинных действий,

- семантическую память, содержащую освоенное знание,

- эпизодическую память, являющуюся автобиографичной.

Именно эпизодическая память «отличает людей от животных и именно к ней в первую очередь обращены акты воспоминания». Вспоминаемое человеком зависит в равной степени от окружающих его людей, так как именно коллективные воспоминания формируют сообщества. В дальнейшем ведущую роль в образовании общества играет ритуал, вписывающий эмоции в память; его можно понимать в качестве действия, в основе своей имеющий инсценирование и перформативность. Ритуалы помогают не только создавать сообщества, но также сообщать их между собой или реструктурировать изнутри; они выступают в качестве социальных конфигураций, отличных от речевых форм коммуникации, в которых создаются порядок и иерархия путем совместного социального действия и его интерпретации. В комплексе эти три вида процессов - миметические, ритуальные и перформативные - взаимодействуют в ходе формирования человека и конституирования субъекта. В условиях архаики анонимность пока видится избыточным концептом: здесь еще нет полноценного выделения индивидуального начала, мир воспринимается как предельно «слитное, обезличенное равенство» Фрейденберг О.М. Поэтика сюжета и жанра. - М.: Лабиринт, 1997. - С. 30 447 c. , при этом он вечно обновляется, совершая в своем развитии круговое движение; смерть понимается не как нечто самостоятельное, а выступает неизменно в связке со своей противоположностью. Однако, если обратиться к истокам письма, мы обнаружим, что мысль человека архаики естественно вырастает из самой жизни, органично с ней сливаясь, но после этого начинает обретать самостоятельность, в конечном итоге способную заменить ее собой. Речь идет о резании органических материалов - в первую очередь костях животных; первые следы «записи» представляют собой выцарапанные линии. Эти царапины следует понимать как первые знаки на поверхности мира - животное представляет собой облик Вселенной и писец преобразует мир в соответствии с мимесисом, отдавая знаку свое тело и воплощаясь им же в знаке одновременно. По сути, это тело, которое пишет, но в то же время записывается, это тело клеймит само себя в то же самое время, когда списывает клеймо с родового тела на тело Земли. Дитмар Кампер пишет, что «ранние свидетельства сигнификации выдают способность, которая сегодня встречается крайне редко: способность почувствовать боль материала, на который наносятся знаки. Согласованность ощущений доходит до нерасторжимости. Разделение еще не свершилось: разделение между субъектом и объектом, которое запустит игру силы и власти».

Д. Агамбен анализирует понятие гения, рассматривая его историю: «Латиняне называли genius бога, под чьей опекой каждый человек оказывается в момент рождения». В определенном смысле этот бог есть выражение того начала, которое определяет существование человека в целом; он есть то, что нам наиболее близко. Но вместе с этим Агамбен отмечает и глубоко противоположный смысл, отмечая genius в качестве безликой, анонимной силы, которая инициирует процесс субъективации человека. История человечества в целом - это результат экстериоризации, управляемой genius, экстериоризация означает зарождение культуры, предполагающей непрерывный захват и освоение новых территорий. Здесь и возникает анонимность как нечто содержащееся в самой структуре культуры, являясь ее скрытым источником.

Неизбежность различения внешнего приводит к все более и более интенсивной сигнификации, которая отмечена постоянной болью. Ужас культурного знака превращается в праздник и безудержный смех; происходит рождение экстаза, соединяющего предельные ощущения удовольствия и боли. Невыносимость боли от нанесения знаков на чистую поверхность преодолевается именно за счет техники вхождения в организованное тело; но именно невозможность, учитывая тотальность сигнификации, списать эту боль на других концентрирует ее невыносимость. Процедура сигнификации является процедурой обозначения подвластной территории, культурный знак - это знак власти. Как пишет В. Савчук, отмечая сходство между «насилием» и «населением», «населить, обжитить, претворить «хаос» в «гармонию» ухоженного места, дома, угодий, поля и пастбища, следовательно, изменить мир согласно своему представлению - значит притеснить его, нарушить сложившийся порядок». Анонимность в данной ситуации выступает как стремление освободиться от кровавого гнета знака, так или иначе избавиться от власти; уже в этом месте можно зафиксировать онтологический характер анонимности, которая выступает своего рода апофатическим стержнем культуры (апофатическим постольку, поскольку способным определяться через сигнификацию и идентификацию, будучи безликим самому), обязательным структурным элементом.

Тем не менее, фигуру автора в смысловом поле понятия анонимности можно парадоксальным образом реанимировать с помощью «убийства» - как делает в своем знаменитом докладе «Что такое автор?» М. Фуко, сопоставляя письмо со смертью. Древнегреческое сказание предназначалось для увековечения бессмертия героя, но для этого была необходима ранняя смерть, после которой его жизнь, освященная таким образом, ушла бы в бессмертие; арабский рассказ имел такую же тему, «рассказ длился до раннего утра именно для того, чтобы отодвинуть смерть, оттолкнуть срок платежа, который должен был закрыть рот рассказчика. Рассказ Шехерезады - это отчаянная изнанка убийства, усилие всех этих ночей удержать смерть вне круга существования». По мысли Фуко, письмо неизбежно связано с жертвой и жертвоприношением самой жизни, становящееся добровольным стиранием и совершается в самом существовании писателя; творение ради бессмертия получило право быть убийцей своего автора, при этом пишущий субъект сам запутывает все следы и знаки своей индивидуальности, в результате чего маркер писателя теряется и в игре письма он теперь вынужден исполнять роль мертвого. Речь, разумеется, не идет об исчезновении автора как такового: акцент смещается в сторону функции классификации дискурсов, группировки их между собой, противопоставления, разграничения, или приведения в определенные отношения, имя автора также может выступать в качестве метки для определения способа бытия дискурса. В таком смысле «убийство» автора как имени собственного возрождает его в качестве своей противоположности - анонимности, глубоко и неистребимо вживляющейся в тело культуры, подобно греческому герою, умерщвленному ради бессмертия.