Числовая символика и проблемы реконструкции локальных текстов исторической культуры

Почитание предка/первопоселенца находит относительно завершенное выражение в преданиях и легендах, повествующих о культурном освоении какой-либо местности группой поселенцев. В данных текстах происходило многослойное «наложение» разнородных персонажей, их свойств и функций.

Наибольшее распространение по всему Сухоно-Двинско-Важскому ареалу имело предание о трех братьях-первопоселенцах. На левом берегу Пежмы, близ деревни Куроптево находилась возвышенность (гора), почитавшаяся в качестве былого местопребывания «предков». Деревенские рационалисты (использую удачное сравнение М. Б. Едемского - Р. Б.) раскапывая гору на предмет клада, находили «…уголь, обгорелые головни,…урну глиняную (вокруг по краям орнаменты-узоры)… Жил тут Куропоть. На правом берегу деревня Мокиева - тут жил его брат Мокий; в другой деревне на Владычне - жил Владыка. Куропоть и Мокий и Владыка, - три брата, - они работали одним топором, будто бы перекидывали один топор» АОКМ. Научный архив. Ф. III. Оп. 1. Д. 40. Л. 88.. В деревне Зеленой на Тавреньге рассказывали, что в «очень древние времена» на место будущего поселения сосланы были 3 человека из города Белозерска. Другой вариант этого предания вносил следующее «уточнение»: ссыльные были тремя «князьями», прибывшими «управлять чудью». Один из них (Шестаков) поселился в шести верстах от деревни Зеленой и это место зовут «Шестаковым пенником»; Стогов поселился близ местности Олюшина (Морозовская волость); Распопа - около села Пономаревское Шустиков А. А. Тавреньга Вельского уезда // Живая старина. - 1895. - Вып. 2. - С. 183. . По справедливому замечанию Т. Г. Ивановой в этом предании «архетип мотива о первопоселенцах проступает достаточно явственно, но нам важно подчеркнуть, что народная историческая память связывает Тавреньгу с Белозерском, а значит, эти территории когда-то подверглись ростовской колонизации» Иванова Т. Г. «Малые» очаги севернорусской былинной традиции. Исследование и тексты. - СПб., 2001. -С. 116-117.. Сходное предание записано в XIX в. на Пинеге. Старожилы объясняли происхождение деревни Юрольской и всего близлежащего куста деревень появлением в этой местности трех братьев: Юра, Тура и Оката КИОПЦ. - Вып. 2 - С. 223-224. .

Образование древнейших поселений в среднем течении Устьи оставило память в следующем предании: «В старые годы, в старопрежние, - кто его знает когда, - когда еще и русских то на Устье мало жило, а может и не было вовсе. Так вот, - старые люди сказывали, - жили три брата-богатыря. Один жил на Веже-горе, другой на Полюдихе, третий на Шалимове-горе. Лес густой рос на этих горах, да и между горами-то жительства было мало. А было у этих братьев один котел, да один топор, да одна ложка. Как надо огонь раскладывать, так топор друг к дружке мечут, а как итти надо варить, так котел бросают, а хлебать надо - ложку кидают. Ишь ведь, какая сила то была! С Вежи на Полюдиху - двадцать семь верст, да и от Полюдихи до Шалимовы двадцать четыре. А они метали, да еще как-то и угожали, мимо не прокидывали… Проворны, а дики видно были» ВКМ. Н-всп. ф. № 342. Романов М. И. Фольклор Устьи (очерки). Пережитки древних эпох в фольклоре и быте северной деревни. (Машинопись). - С. 121-122.. Выше по Устье, в деревне Кырканда сходное предание о трех братьях вызывало следующие реплики крестьян: «Кажись старые-те люди баели, что богатыри-те эте жили - один на реке Сие, другой - на Двинском Березнике, а третий - на Усье, ну, быть может, что и на Шалимове-горе. А только не все три на Усье…». Эпические черты могучих предков - основателей первых поселений усиливались представлениями о том, что богатыри «будто бы не умерли, а только в пещерах каких-то, в горах заперты…». Устьянско-двинские богатыри, видимо, выступали в качестве патронов-охранителей данной местности: «Старики-то говорили ещё, что придет такое время, когда война дойдет до Двинского Березника, тожно, - говорили, - встанут…» Там же. - С. 122-123..

В связи с данным преданием следует заметить, что в относительной хронологии традиционного сознания и представлениях о «историческом» времени, «чудская» тематика не всегда являлась древнейшей и «изначальной». Некие «доисторические» времена, составляли аморфные контуры границ обитания мифических великанов-богатырей, не оставивших (в отличие от «чуди» и «русских») прямых потомков, но, тем не менее, оказавших исключительное влияние на формирование локального сообщества.

Под воздействием новых культурно-исторических реалий тернарная модель сохранялась, но могла претерпеть смысловые и текстологические изменения. На месте братьев - основателей деревень - в преданиях могли появиться, например, старообрядцы. М. И. Романовым был записан вариант версии первоначального заселения местности «Полюдиха» тремя братьями-старообрядцами, сыновьями одного богатого московского купца «державшегося старой веры»: «А были у него три сына на возрасте. И не захотели они совратиться с пути правого, захотели сохранить старую веру. Вздумали они поселиться в пустыне, да душу спасать. А осталось у них от отцовского богатства только топор да котел, да ложка. Вот, и дали они зарок - не заводить никакого имущества, кроме того, которое от отца осталось. Пришли они на Усью и поселились первоначально на Полюдихе. А был еще тогда на Полюдихе лес густой…». В дальнейшем пути братьев разошлись: младший из них остался на Полюдихе, средний ушел на Вежу гору, а старший - на Шалимову гору, близ озера Светик. Обедали братья сообща по вторникам, четвергам и воскресеньям (не стали зарок нарушать), приходя по очереди то к одному, то к другому, то к третьему. В часовенке, срубленной старшим братом на озере Светик, по воскресеньям служили обедню Там же. - С. 123-125..

Истоки ведущего мотива, закрепившегося в этих преданиях, безусловно, содержат следы глубокой архаики, восходящие к индоевропейской иерархии «трех родов», описанных еще Ж. Дюмезилем См.: Дюмезиль Ж. Скифы и нарты. - М., 1990. - С. 117; Петрухин В. Я. Три «центра» Руси. Фольклорные истоки и историческая традиция // Художественный язык средневековья. - М., 1982. - С. 143-158; он же. Начало этнокультурной истории Руси. - Смоленск, 1995. - С. 52-61.. Современные исследователи считают, что наиболее архаичные пласты ретроспективной историко-культурной информации содержат предания, повествующие о двух персонажах. По структуре они соответствуют первичным сказочным сюжетам Мыльников А. С. Картина славянского мира: взгляд из Восточной Европы. Этногенетические легенды, догадки, протогипотезы XVI - начала XVIII в. - СПб., 2000. - С. 248.. Например, трансформировавшаяся со временем основа каких-то изначальных версий о заселении местности Бестужево, описанном в предыдущих сюжетах с тремя братьями, видна в следующем предании: «Бестужево получило свое название от графа Бестужева. Во времена стародавния жил граф Бестужев при царе. Их было два брата. За что-то на них распрогневалась царица и велела их казнить… Одного казнили, а другой бежал в дремучие устьянские леса, где только водилась чудь. Граф поселился. Поживучи, к нему стали селиться люди. Стала деревня. Называться стала Бестужево» ВКМ. Н-всп. ф. Шалаурова М. И. Фольклор, собранный в августе-сентябре 1939/1940 г. по Устьянскому, Шенкурскому и Ровдинскому району. Тетрадь 1. (Фольклорные записи велись автором без указания нумерации тетрадных листов. Далее при ссылках на источник будет указываться только номер тетради).. Одна из версий приведенного выше предания о происхождении деревни Зеленой на Тавреньге также повествует о заселении местности именно двумя крестьянами: Шестаковым и Распопой, имена которых носили обширные урочища близ селений Пономаревское и Зеленая. Потом первопоселенцы куда-то пропали, а их место занял некто Потаков, производивший вновь расчистку сенокосов и распашку земли на многие десятки верст. Его свободной заимке положило конец крепостное право Шустиков А. А. Тавреньга Вельского уезда. - Вып. 3-4 - С 368.. «По всей Кокошеньге, - замечает М. Б. Едемский, - а тем более у крестьян деревни Новгородовской упорно держится предание о том, что Кокшеньга заселилась выходцами из Новгорода, что первыми их поселениями была деревня Новгородовская, жители которой почти все носят фамилию Силинских, по имени первого выходца Силы, и деревня Шкулевская (почти против Новгородовской на другом берегу Кокшеньги), где одновременно с Силой поселился Бусырь. Действительно, по внешности, характеру и говору кокшары могут не даром считаться истыми потомками Новгородцев» Едемский М. Б. Кокшеньгская старина. - СПб., 1906. - С. 9; Попов В. Описание Кокшеньги (Тотемского уезда) // ВГВ. - 1850. - № 20. - С. 119..

В отличие от хорошо вычленяемого «новгородского следа», представления о специфике и персонажах начальной ростово-суздальской (и ярославской) «волны» колонизации северных земель и «княжеском» прошлом сохранились крайне фрагментарно. Приведенный выше пример с Тавреньги, можно дополнить следующим сюжетом. В конце XIX - начале XX в. среди населения Вассиановского Кубеницкого прихода (вологодское Заозерье) отмечено ряд преданий о князьях Пенковых - Василии и Иване. В частности указывалось, что княжичи, заблудившись на охоте в своих владениях, дали обет построить в свое избавление церковь, что и совершили незадолго после того, как благополучно вышли на знакомый берег Кубины. Новый храм получил название Вассиановского вследствие слияния двух имен - Василий и Иван. Это предание было зафиксировано среди крестьян д. Цепово, население которого отждествляло близлежащие холмы с остатками «терема» князей Пенковых. С именем одного из них, Ивана Васильевича Пенкова, отождествлялась и обетная часовня, находившаяся на дороге от с. Ивачина к д. Маньково Из народных преданий // ВЕВ. - 1902. - № 14. - С. 409-410. .

В христианизированных версиях легенды о двух (трех) первопоселенцах приобретают специфические черты. В предании, повествующем о начале Верхопежемской Николаевской пустыни, записанном в середине XIX века со слов 90-летнего старца, повествуется об обстоятельствах чудесного выздоровления одного из крестьян Ембовской волости Вологодского уезда. Будучи уже на «смертном одре», он был призван неким «мужем», трижды являвшемся ему в «сонном видении». Ночной пришелец оказался святителем Николаем, призвавшим больного найти на берегу реки Пежмы его икону. Взяв на себя обет, крестьянин исполнил просьбу Николая Чудотворца и поставил на «явленном месте» сначала часовню, а затем и церковь. На пустынном месте, где был когда-то «густой-дремучий лес», по которому «скитались буйные шайки разбойников», возникла малая обитель, а затем и новый приход ГАВО. Ф. 883. Оп. 1. Д. 162. Л. 230-234.. О первоначальном основании деревни Кузнецовской (Кулойский Покровский приход Вельского у.) у крестьян сохранилось следующее предание: «некий Богдан Кузнецов, который всегда изнурял трудами свое тело», принес из паломнического путешествия образ Николая Чудотворца, ставший впоследствии одной из главных святынь местной церкви и патроном-охранителем поселения, названного в честь его основателя. «Образ, принесенный Богданом, - продолжает священник, записавший предание, - и доныне стоит в Кузнецовской часовне... О времени принесения сего образа ни от кого ничего не известно, равным образом и об основании часовни. Верно только то, что был действительно некогда в сей деревне Богдан Кузнецов, ибо по имени его и селение названо Кузнецовским и жители оного в 15-ти домах прозываются богдановскими» Там же. Л. 391 об., прим. 3.. Главной святыней часовни, расположенной в деревне Марачевской (Спасо-Преображенский приход Тотемского уезда) служила древняя иконка Николая Чудотворца, обретение которой местные крестьяне приписывали двум старикам, выступавшим первопоселенцами-основателями двух соседних деревень - Марачевской и Емельяновской Бурцев Е. Спас на Кокшеньге // ВЕВ. - 1911. - № 18. - С. 457-458.. По преданию, рассказанному сторожем Николаевского Маркушевского монастыря православному миссионеру Н. Следникову, основатель обители преподобный Агапит, будучи в «расслаблении», удостоился явления святителя Николая, который и велел свой иконописный образ перенести на Маркушу, соорудив на указанном месте церковь и новую иноческую обитель. На березовом пне, в топком и сыром месте близ впадения маленькой речки Маркуши в Тарногу, было чудесно обретено место для будущей обители. Попытки Агапита выбрать место посуше неизменно пресекались самим угодником Николаем, образ которого вновь и вновь чудесно оказывался на избранном ранее месте Следников Н. В местах священных по воспоминаниям о преподобном Агапите Маркушевском // Вологодские епархиальные ведомости. - 1905. - № 17. - С. 344-345..

По наблюдению А. Н. Власова, обстоятельства обретения праведником (праведниками) иконы напоминают сюжетику волшебной сказки, где герой должен найти священный предмет и обрести силу (здоровье). Физическое излечение предшествует будущему подвигу святости Власов А. Н. Устюжская литература XVI-XVII веков. Историко-литературный аспект. - Сыктывкар, 1995. - - С. 180-181.. Для нас важно подчеркнуть возрождение в христианских легендах древнейших представлений о двух первопоселенцах, «культурных героях», одним из которых выступает христианский святой, опредмеченный своим образом на иконе, а другим - человек, праведность коего и избранность доказывается последующим развитием сюжета.

Именования часовен и названия деревень, которым часовни принадлежали, часто были тождественны. Часовенные «престолы» перекликались с именами собственными основателей новых поселений. Первопоселенец (глава группы), осваивая новое место жительства, брал с собой образ тезоименитого святого, почитаемый в его роду. Икона впоследствии ставилась в часовню, возводившуюся вблизи починка, и освящала хозяйственно-бытовое устроение малого крестьянского мира. Так, например, возникли деревня Глебовская и Борисоглебская часовня в приходе Живоначальной Троицы на Двинице (Сянжемская треть, вологодское Заозерье) ГАВО. Ф. 496. Оп. 1. Д. 2259. Л. 37..

Практика прославления местночтимых святых также являлась важным элементом исторической культуры, соединявшей устную и письменную традиции.

Культурный контекст «заселения» нового места странствующим иноком и организации нового монастыря хорошо показан, например, в «Сказании об Агапите Маркушевском и о чудесах от иконы Николая Великорецкого» См.: Романова А. А., Биланчук Р. П. «Сказание о явлении Великорецкого образа святителя Николая», преподобный Агапит и Николаевский Маркушевский монастырь // Вестник церковной истории. - 2009. - № 3-4. - С. 107-154.. В тексте кратко повествуется о самом основателе будущего монастыря иноке Агапите и постигнувшей его болезни («в немощи четыре недели»), о явлении иконы с повелением отправиться на реку Маркушу («прогласил глас от образа к старцу Агапиту, жившему у Благовещенской церкви посада Соли Вычегодской: «Старце, что лежиш, стани и помолися Николе Чюдотворцу Великорецкому и будеши здрав, и возми образ Николы Чюдотворца Великорецкого и понеси тот образ Николы чюдотворца чесно на сузем. И поиде старец со образом от Соли за триста верст…»), о самом путешествии, о тяготах, которые довелось претерпеть основателю обители. Особый интерес представляет мотив выбора места для будущего монастыря. Старец, руководствуясь указаниями некоего «гласа», выбирает пограничную («промеж Устюжским уездом и промеж Важскым уездом») землю в глухом «раменье» (лесу), невдалеке от старинного торгового волокового «Волоковыми» в Двинско-Важском регионе назывались любые сухопутные пути, проложенные сквозь глухой, «суземный» лес. - См., напр.: Шустиков А. Тавреньга Вельского уезда: Этнографический очерк // Живая старина. 1895. Вып. 2. С. 171-198; Вып. 3. С. 359-375. пути от средней Сухоны на Вагу Едемский М. О старых торговых путях на Севере (по поводу одной находки в верховьях р. Устья) // Записки Отделения русской и славянской археологии Императорского русского археологического общества.. - СПб., 1913. Т. IX. [Отд. оттиск]. С. 21-22., наполненном чудесными и страшными видениями и знамениями (пение петуха; колокольный звон; раскаты небесного грома и молнии), призванными подчеркнуть необычность (избранность) места О роли знамений в выборе места для новой обители см.: Рыжова Е. А. Сюжетный мотив «выбор места для основания монастыря с помощью чудесных знамений» в севернорусской агиографии («глас-свет») // Книжные центры Древней Руси. Кирилло-Белозерский монастырь. СПб., 2008. С. 422-440.. Просматривается в Сказании и мотив изгнания святым «злого духа», опредмеченного неким «горюющим» великаном величиною «з древо», ходящим по пустыне («от него лес гнется») в ночное время. По современным данным на месте возникшей обители находилась одна из многочисленных кокшенгских священных рощ (т. н. «куст»), представляющих места погребений дохристианского населения, почитаемого местными жителями в качестве «предков» Угрюмов А. А. Кокшеньга: Историко-этнографические очерки. Архангельск, 1992. С. 113. О священных рощах на Кокшеньге см.: Никитинский И. Ф. Грунтовые могильники в священных рощах-«кустах» на Кокшеньге и Сухоне // Средневековые древности. (Краткие сообщения института археологии. Вып. 195). М., 1989. С. 74-80; Он же. Исследования археологических памятников XIV-XV вв. на Верхней Кокшеньге // Древности Русского Севера. Вып. 1. Вологда, 1996. С. 212-218. . Таким образом, религиозно-мифологические детали «выбора места» оказываются прямо связаны с «чудским» прошлым этого микрорегиона. В процессе массовой христианизации европейского северо-востока (XV-XVI вв.) подобные деревенские «сакральные комплексы» нередко освящались явленными иконами, в древних священных местах возводились часовни. В данном случае алгоритм «заселения» идентичен общему правилу: обосновавшись на реке Маркуше, Агапит поставил там 28 июля часовню; 21 августа ее освятил не названный по имени священник («и пришед священник в свою волость, да учал поведати православному христьянству Николины чюдеса, и в тои час многия люди пошли молитися к Николе чюдотворцю на сузем, на дикой лес, во Агапитову пустыню…»); 7 сентября 7087 (1578) г. была освящена и церковь во имя Николы Великорецкого.

В Шенкурском уезде, на водоразделе Ваги и Северной Двины, на месте будущего Кодимского прихода с конца XVI в. существовала Троицкая пустынь, возникновение которой объясняло следующее предание: у одного из московских купцов «в сенях» находилась икона св. Троицы, которая чудесным образом «ушла» в «пустое место», «где был один только глухой лес». «Случайно в этом лесу сошедшиеся три охотника: один с Ваги, другой с Устьи и третий с Двины, услышав какой-то звон, пошли на этот звон и нашли на пне сию икону и стали после того прорубать три дороги, каждый к месту своего жительства. Говорят, что эти три охотника были первыми обитателями описываемой местности, что подтверждается отчасти тремя господствующими ныне в приходе фамилиями - Лиханиных - выходцев с Устьи, Теремицких - с Ваги, и Анисимовых - с Двины, происшедшими от трех первых поселенцев, пришедших сюда с трех разных сторон» КИОПЦ. - Вып. II. - С. 31-32.. «Пограничный» характер, при крайне низких материальных условиях существования, обеспечивал обители значимый статус: известно, что во второй половине XVII - начале XVIII в. кодимская икона св. Троицы почиталась в Ваге (Шенкурске) и некоторое время (в 1666 г.) хранилась в соборном Архангельском храме Там же. - С. 32.. Предание о первопоселенцах-охотниках на Кодиме кореллирует с местным литературным памятником - «Сказанием о чудотворной иконе Богоматери в Кодимской Важской пустыне», представляющим группу чудес, записанных в середине - второй половине XVII в. ОР ГИМ. Собр. Е. В. Барсова. № 923. 12 л. В тексте Сказания ничего не говорится об обстоятельствах обретения чудотворной иконы, но четко указывается на «сакральное» тернарное числовое соответствие избранности данного места: монастырь появляется «на новом месте, на Кодимском лесу, на реке на Кодиме, усть Слудные реки, промеж волостьми: от волости зовомои Поча за тридесят поприщь, а в другую страну от волости зовомои Устьянскои за тридесят же поприщь, а в третью страну от волости зовомои Юмыш за четыредесят поприщь…» Там же. Л. 1 об..

Из поступившей от клира Преображенской Чакульской церкви (Сольвычегодский у.) корреспонденции, составитель церковно-исторических описаний М. Шалауров зафиксировал следующее: «… предание говорит, что однажды проходили тут [рядом с будущим храмом - Р. Б.] св. угодники Божии Логгин Коряжемский, Симон Сойгинский и Христофор Пустынский и остановились в долине между горами прежде упомянутой речки [Чакулы] и по причине красивости местоположения хотели там поселиться и основать монастырь, но грубостию жителей деревни Горки были выгнаны, за каковую дерзость упомянутые жители были прокл яты вечною бедностию, какова бедность и доселе в них замечательна. В следствие сего сии три угодника разлучились между собою, и первый из них - Логгин ушел вниз по Вычегде и основал монастырь Коряжемский за 45 верст от Чакулы, второй - Симон ушел вверх за 25 верст и основал Сойгинский монастырь, превратившийся уже в приходскую церковь, а третий - Христофор ушел в сторону за 70 верст и основал церковь, что ныне Христофорова пустыня» ГАВО. Ф. 496. Оп. 1. Д. 12596. Л. 47.. Нетрудно заметить, что в данном случае местное предание воспроизводило объяснение «начала жительства» в той или иной волости (приходе), распространенное по всему исследуемому ареалу Бернштам Т. А. Локальные группы. - С. 232-245. . Одновременное появление двух, трех или четырех персонажей, обычно «братьев-первопоселенцев», служило знаком начала интенсивного культурного освоения территории. Таким образом, в христианизированных версиях подобного рода преданий и легенд образ «культурного героя» - первопоселенца переходил к святому - организатору не только монашеской общины, но и основ приходской (мирской) жизни обширной округи.

Обращает внимание наличие в ряде версий местных преданий четырех и более персонажей. Эти новые числовые элементы, по-видимому, служили своеобразным смысловым закреплением культурного факта относительной освоенности какой-либо локальной территории, либо указывали на исключительную значимость данного локуса в конструировании культурной «картины мира» для определенной группы. Во всяком случае, именно в ключе универсальной идеологемы рассматривается «архетип кватерности» (применительно к связке «социальная общность / осваиваемая территория») в современных исследованиях Об этом подр. см.: Подосинов А. В. Ex oriente Lux! Ориентация по сторонам света в архаических культурах Евразии. - М., 1999. . Подобную универсальную схему несет, например, изустный рассказ об обретении мощей местночтимого святого Афанасия Наволоцкого. В следственном деле, произведенном по указу преосвященного Варнавы, архиеп. Холмогорского и Важского в 1722 г., священники из Шенкурска и Рабальского погоста, обследовав часовню и мощи Афанасия, записали со слов старожилов следующее: «Слыхали они (крестьяне - Р. Б.)… от родителей своих: явился он, праведный Афанасий, некоим четырем человекам разных волостей, страждущим разными болезнями, веля им идти в Верхолетскую слоботку на волок, и на том волоку погребсти тело свое и поставить над телом чясовню, и оныя страждущия, прияша от недугов своих и болезней облегчение и здравие снидошася на этот волок и место во един час без согласия, аки огласяся, и погребоша тело его все вкупе и над телом же поставили помянутую чясовню во имя святаго Афанасия Александрийскаго…» ОР РНБ. Q I. № 1216. Л. 39-40. . Дату происшедшего события старожилы припомнить не смогли, но ясно, что к началу XVIII в. прошло достаточно времени для того, чтобы встроить обстоятельства обретение мощей на дальней периферии в привычную «кватерную» схему. Добавим, что в середине XVIII в. на месте часовни с мощами возникла церковь во имя св. Афанасия Александрийского и самостоятельный приход, к которому были причислены 5 деревень из Верхоледского прихода КИОПЦ. - Вып. II. - С. 125-127..

В области отрицательных числовых значений находились персонажи разбойничьего мира. Как правило, в устной традиции «нечистые» первонасельники какой-либо локальной территории соотносились с числами 9 или 40. Например, в приходе Орловской Христорождествеской церкви (Вельский у., р. Устья) недалеко от деревни Наволок находилось урочище «Девять братов». Происхождение девяти крупных камней, лежавших на возвышенности, местные крестьяне объясняли следующим образом: «Это были 9 братьев, богатырей-разбойников. От них худо жилось народу и вот они все окаменели» ВКМ. Н-всп. ф. Шалаурова М. И. Тетрадь 3. .

Итогом длительной эволюции цикла преданий о заселении какой-либо местности могло быть складывание в рамках локальной традиции своего рода «метатекста» местной истории, объединяющего несколько версий рассказов в одно стройное повествование. Таковым, например, является редкое по полноте и информативности предание, в котором нашли совмещение представления о двух, трех и более предках-первопоселенцах. Текст предания, приводимого ниже, был записан в 1900 году М. И. Федоровой-Шалауровой у одной из крестьянок села Бестужево.

«Бестужево основано во времена-то далекие, во времена-то стародревния. А вковды - этого не помнят наши старожилы, ещо задолго до того время, вковды с нами воевал Хранцуз. Товдыся здисе-ка леса были дремучие, непроходимые. Вот сюды то, в наши непроходимые леса, прибежал граф Бестужев, спасаясь от смерти. Их было два брата. Царь на них разгневался и велел казнить их. Того-то брата казнили, а этот-то, спасаясь в дремучих усьянских лесах, граф, успел скрыться и прибежал сюды, да здисе-ка и стал жить. С ним еще прибежало четыре человека: Шалим, Тим, Жох и Холоп. Шалим на горе над Бестужевой стал жить. Стала деревня называться “Шалимова”. Тим и Жох около речки Верюги. И стали деревни называться: “Тимоневская” и “Жоховская”. А Холоп недалеко от Верюги на берегу Устьи, стала деревня “Холоповская”. Граф Бестужев в деревне Бестужеве. Граф стал жить на берегу р[еки] Устьи и стала именем графа Бестужева и Бестужево. И стала наша Бестужева самоглавнющей деревней по всей Усье и повсюду. Стали ярманги: 8-го июля “Прокопьевская” и 21-го ноября “Введенская”. И стали к нам в Бестужево наезжать купцы отовсюль. А народу на ярмангах было видимо-невидимо. Наезжали из Устюга с Вологды, из Каргополя, с Архангельска, из Новгорода, с большой реки Волхова. Всяких то товаров навезут, всякой то всячины. А изо пушнины-то, всякой птицы лежит видимо-невидимо. Вот стал и наша, Матушка-Бестужева красивиться, да славиться. Отовсюль к ней народ идет и идет пеший и конный - урыва нет. Со всех сторон. Кто на ярмарки, а больше нашему угоднику Прокопию Праведному поклониться. Да и местом полюбоваться. Бестужевой-то любуются, да красоте ея дивуются. Уж и хороша-же наша Матушка-Бестужева. Что деревня-то наша славная, да на красоте поставлена. Стоит, красуется Бестужева нам на раденье и всему люду православному на великое хваленье, да на большое прославленье!» ОР РГБ. Ф. 218. к. 513. Д. 3. Л. 33-34. .

Подведем предварительный итог. В настоящей главе, построенной на материалах легенд и преданий «о заселении» территории, акцентируется внимание, прежде всего, на религиозно-мифологические истоках народных представлений о «предках» и «начале жительства», образовании первых приходов и малых монастырей (пустыней). В системе социально-исторических представлений, свойственных традиционной культуре, были выделены смысловые пласты, служащие своеобразной «объясняющей моделью» происхождения той или иной малой социальной общности. Образ «первонасельника», «основателя», «первопоселенца», является в этой модели (прежде всего, для носителей фольклорного сознания) ключевым. Культурную категорию «первопоселенец» можно рассматривать в качестве одной из производных универсальной системы представлений о «первопредке», наличие которой рассматривается в качестве одной из главнейших форм осознания «начала» истории Мелетинский Е. М. Культурный герой // Мифы народов мира: Энциклопедия. - М., 1988. - Т. 2. - С. 25-28..

Несмотря на пестроту местных фольклорных традиций, в народном самосознании существовал достаточно ограниченный, повторяющийся «набор» мифологем и мотивов, позволявший длительное время удерживать в памяти традиции начала своей (местной) истории. Важную роль в этом культурном процессе играла христианская символика, органично вписавшаяся в систему достаточно архаичных представлений и схем. Это отнюдь не означает, что в крестьянском сознании полностью отсутствовали детали вполне рационального объяснения своего происхождения, основанные на подлинных фактах и персонажах семейных историй. Ценились не только легендарные предки-первопоселенцы, но и вполне реальные люди, прославившие те или иные местные фамилии. Однако «индивидуальный» и «семейно-родовой» уровни социальных представлений о прошлом требуют отдельного исследования.